Читаем без скачивания В двух шагах от солнца [Сборник] - Алексей Притуляк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У них неожиданно находится переводчик — ублюдочного вида бородатый сморчок. Но с автоматом, как и все.
Когда баба произносит что‑то на своем тарабарском языке, сморчок усмехается и говорит нам:
— Поске Хабана спрашивать американос, что они забывать в Монте — Вильяно.
— Сказать Поске Хабане, что мы путешествовать, — усмехаюсь я.
Скорее бы всё это закончилось. Мне нужно убить Джилл.
Сморчок бормочет перевод бабе. Та с минуту рассматривает меня. Потом — минут пять — Джилл. Снова что‑то произносит, не глядя на переводчика.
— Поске Хабана спрашивать американос, что вы мочь сделать для революсьон? — переводит сморчок. — Сколька баксы мочь американос давать?
— У нас мало баксы, — качаю я головой. — Очень мало баксы. Ничего не давать. Обратитесь к наш президент.
Сморчок неодобрительно кривится и переводит мой ответ.
Баба сплёвывает в чёрный круг угасшего костра зелёную жвачку из каких‑то листьев. И произносит одно слово. Всего одно. Сморчок может не затрудняться — я и так понимаю, что оно значит.
Нет, это невозможно. Я ещё не сделал главного. Смысл всей моей жизни — убить Джилл. А она — вот она, жива и здорова, стоит рядом со мной. И тоже, кажется, понимает, что сказала атаманша.
— Пит… Дай им денег, — произносит она, с мольбой заглядывая в мои глаза, когда откуда‑то на зов сморчка появляются двое головорезов с кривыми саблями наголо и направляются к нам.
Да ладно ты, я и сам понимаю, что напрасно выпендривался.
— Ничего не давать, кроме двести баксы, — торопливо говорю я сморчку. — Двести баксы для революция! Вива ля революсьон!
Баба делает движение рукой, верзилы останавливаются, не дойдя до нас пары шагов.
— Ты никогда не знала счёта деньгам, — говорю я этой стерве. — Я пахал как проклятый, а ты целыми днями валялась на софе с женскими журналами, жевала жвачку и придумывала, какую бы новую тряпку за штуку баксов себе купить.
— Ты же сам уговаривал меня не работать, — возражает она.
— Я же не думал, что от скуки ты начнешь вертеть задом направо и налево.
— Хам! — шипит она.
Я достаю бумажник, отсчитываю десять двадцаток и протягиваю подбежавшему ко мне сморчку. Он берёт деньги, выдергивает у меня из руки бумажник, возвращается с добычей к атаманше. Значит, дело не в их революционной совести, которая не позволяет грабить американских подданных. Наверное, не более чем обычное для всех революционеров разгильдяйство, помешавшее сразу обыскать меня.
— Ты распустилась до того, что начала думать, будто я тебе чем‑то обязан, — продолжаю я. — Ты требовала всё больше и больше. Ты обращалась со мной как с вечно в чем‑то виноватым приживальцем. Ты превратилась в содержанку. Но мне не нужна была содержанка!
Бумажник жаль. Но сейчас не до него.
Я вижу, как мой нож входит в её печень, рассекая бурую плоть. Тошнота снова подкатывает к горлу…
— Тебе вообще никто не нужен! — бросает она, отворачиваясь.
— Поске Хабана спрашивать, за что вы ссориться? — прерывает сморчок наш диалог.
— Скажите Поске, что…
— Она зваться Хабана, — обиженно перебивает переводчик. — Хабана — это имя, а «поске» — значить по английскому «гражданин».
— О'кей. Сказать поске Хабане, что мы не ссориться. У нас тоже революция. Революсьон.
Он ухмыляется и передает мои слова уродине Хабане.
Рио‑де — Жанейро, 2005
Это была наша первая поездка. Джилл всегда мечтала побывать в Бразилии, увидеть карнавал, статую Спасителя, Сальвадор и Игуасу.
Я не знаю, зачем я ей нужен. Я знаю, что ей нужен мой кошелёк, а не я. Но чёрт возьми, мой кошелёк — совсем не предел мечтаний для женщины и менее красивой, обаятельной и страстной, чем моя Джилл. Дела у фирмы, где я работаю, идут всё хуже и хуже. Мой скромный личный бизнес тоже не становится успешнее от провала в наших с Джилл отношениях и той уймы впустую потраченных на новые наряды, путешествия, бары и слежку за женой времени и денег.
В сотый раз спрашиваю себя, что мне мешает расстаться с этой женщиной, и не нахожу ответа. Мой психолог, которому я отстёгиваю по сотне за сеанс, лишь загадочно улыбается и несёт какую‑то ахинею про пауков — самцов и детские комплексы. Но я и с этим прощелыгой не могу расстаться, потому что только ему способен рассказать о Джилл всё. И каждую пятницу я исправно, с чувством неизбывной глухой тоски и безнадюги, оставляю у него сотню долларов.
Я пытался вернуться к друзьям, на которых как‑то забил после женитьбы, но оказывается, что друзья мои — совсем незнакомые мне люди, с которыми даже подходящую тему для разговора найти нелегко.
Я волокусь за Джилл на Корковаду, тащусь за ней на Пан де Асукар, глазею на Паку Империал и Ботанический сад и вдрызг напиваюсь на Копакабане.
В какой‑то лавчонке, в Петрополисе, я зачем‑то покупаю нож — скорее красивый, чем смертоносный: с костяной рукоятью и гравированным, словно покрытым изморозью, клинком.
Джилл, которая прекрасно провела время в компании двух загорелых мачо, лишь бросает на мою покупку мимолётный взгляд и дёргает бровью.
Монте — Вильяно, 2007
Мы сидим в вонючей яме.
Нас отвели на край лагеря. Если бы я думал, что ведут убивать, то, наверное, уже сделал бы главное. Но они не собирались убивать нас. Во всяком случае — пока. Когда я сказал, что в гостинице — там, в Абижу — у меня осталась кредитка и ещё немного наличных, они долго совещались. Потом сказали, что Джилл останется у них, а я пойду в Абижу и вернусь с деньгами, если её жизнь мне дорога.
Они даже не представляют себе, насколько дорога мне её жизнь! Но могу ли я оставить жену здесь? Что, если они убьют её? А если я почему‑либо не вернусь в срок, они наверняка убьют. Могу ли я рисковать?
Но хорошо, что нас посадили в яму до завтра. Завтра, они сказали, я пойду в Абижу. Завтра. Значит остаток дня и ночь мы проведём в этой вонючей яме на краю лагеря. Вдвоём!
Яма тесная, два человеческих роста в глубину, вся провонявшая экскрементами и мочой предыдущих сидельцев. Я не вижу лица Джилл — только светлое пятно с двумя чёрными провалами там, где должны быть глаза. Только тёмный провал там, где должна быть душа.
Она почти не дышит. Сидит, зажав нос и вдыхая через полусжатые губы — маленькими брезгливыми глотками. Дура. Что толку? Дышала бы нормально — потихоньку принюхалась бы.
Ну, да ничего, недолго уже тебе осталось мучиться. Недолго. Надеюсь. Надеюсь, я смогу собраться с силами за оставшееся время.
— Ты вернёшься за мной?
Её голос звучит так неожиданно, что я вздрагиваю.
Он звучит глухо, почти не отражаясь от земляных стен.
Хороший вопрос! Ну что ж, давай немного поиграем напоследок.
— А ты как думаешь?
Молчанье.
— Значит, не вернешься, — наконец произносит она сдавленно.
— А ты хотела бы? — спрашиваю я.
Снова молчанье. Кажется, она всерьёз задумалась над моим вопросом. Совершенно серьёзно.
— Не знаю, — слышу я наконец.
— Вот видишь, до чего ты дошла!
— Я?! Дошла?.. Впрочем, да… Но я шла за тобой. Это ты довёл меня. До этой ямы.
— Скажи ещё, что это я притащил тебя в это чёртово Монте — Вильяно! Не ты ли, с твоей идиотской страстью к путешествиям и никчёмными замашками шикарной дамы, таскаешь меня по всей Южной Америке?! Будто мы так хорошо живём, что можем позволить себе такие поездки. Тебе бы только пускать пыль в глаза своим подружкам, всем этим недоделанным Бетти, Энни, Лиззи…
— Деньги, деньги… Всё только деньги…, — устало выдавливает она.
— Деньги?! Деньги, да! Или ты думаешь, что они падают на меня с неба? Или ты думаешь, что я пашу как вол только затем, чтобы ты могла удовлетворять все свои никчёмные капризы и ни в чём себе не отказывать?
— Я хотела, чтобы ты отдохнул, развеялся… Увидел мир…
Я смеюсь. Смеюсь, задрав голову вверх, лицом туда, где сквозь щели наброшенной на яму дощатой крышки, просвечивает небо. Ещё не стемнело.
— Так я должен сказать тебе спасибо! — восклицаю я иронически, когда до конца высмеиваю всю накопившуюся ненависть. — Вот, — я обвожу руками тесную вонючую темноту, — вот он — мир! Правда, его совсем не видно. И он смердит.
— Это тоже — мир, — отвечает она. — Что делать, если мир не всегда таков, каким мы хотели бы его видеть…
Что будет, когда утром бандиты откроют яму и увидят её труп? Если они убьют меня (что скорей всего), то — без вариантов. А если отпустят? Тогда сбудутся самые безнадёжные мои надежды. Ведь никто никогда не узнает об истинной причине смерти Джилл. А я скажу, что её убили монте — вильянские маки. И буду скорбеть до конца жизни…
— Не возвращайся за мной, — неожиданно просит она.
Даллас, 2006